«Заклейменные»

Татьяна ДАНИЛОВА. «Северянка», 14 июля 2004 г.

Дедушка притворил дверь потемневшего от времени добротного дома. Ласково погладил взглядом близкие светлые стены храма, настоятелем которого был когда-то. В другой жизни. Вплоть до закрытия в восемнадцатом... Двадцать лет почти минуло. Стоит сиротинкою в Покрове. Безголосый. На суету маленьких людских фигурок взирает. Понимающе, без укора... Двинулся дедушка к шумной от ребячьих голосов деревенской улочке. За ним – след в след, собачонка и котяра – хвост трубой...

Это всего лишь сон. Сон внучки отца Николая – Татьяны Вячеславовны Горностаевой. Живет она сейчас вместе с сыном в том же поповском, по народу, доме. Мой рассказ основан на воспоминаниях этой удивительно красивой и умной женщины. Истинно оно, всё же, человечье подсознание.

...За большим столом – ворох внучат. Сметают с блюда крапивные колобки. Вкуснотища! Сидят тихо, чуть дыша. Рядом – бабушка Агния. Ух, строга! Так зорким оком и примечает ослушников.

Росисто-свежее утро влилось с улицы вместе с дедом. Устало опустились на крепкий стул. Тихий умиротворённый взгляд 73-летнего старика встретился с десятком обожающих детских. Драный котяра – сколько ему лет, никто не помнит – заулыбался беззубо, вскарабкался на дедовы колени.

Ах, ты мой красавец, – оглаживая будто молью выеденную шкуру, приговаривает дед. – Не ценят тебя, красавца такого. Ну, чисто лионский бархат.

Умильно смежил кот очи, подернутые мутью. Зарокотал, поводя из стороны в сторону веткой "бархатного" хвоста. Пожевал деда хлебушка: "На-ка, покушай, милый." И сам за стол засобирался.

Расцвели смешинками ребячьи лица. Сдавленно хихикая, подначивали друг дружку локотками. Агния, сунув в жар печи чугунок, выпрямилась. Аккуратно поставила ухват. Повернулась – тишь, гладь. Хищно сверлила бабушка макушки внучат. Миг – и огромная деревянная поварешка гулко опустилась на Танину головку с косичками. Кот исчез со скоростью света.

– Ну что она тебе сделала? – опустив на лавку ведра с водой, заступилась за дочь мама, тоже Татьяна.

– Так ведь и жрет, как тятенька! -взвилась Агния. – И пальчик, как тятенька, оттопыривает!

Бабушка Агния, что Салтычиха, делила людей на любимчиков и постылых. Внучка Таня была в числе последних. Горохом сыпались на неё придирки, щелчки, подзатыльники, обидные слова. И всё оттого, что Агния невзлюбила зятя, отца девчушки, считала, что он загубил жизнь её дочери, не дал ей учиться. Сама безграмотная, она мечтала выучить всех своих одиннадцать детей. Красавец с чудным голосом и музыкальными способностями, не поднимавший головы от книг, образованнейший, Вячеслав Васильев пришелся не ко двору матушки Агнии. Стоит сказать, справедливости ради, что нелюбовь была взаимной. Вячеслав в редкие приезды в Покров вел себя с тёщей с неизменно подчеркнутым почтением. Ручку при встрече целовал. Она ж брезгливо отдергивала: "Ну тебя к лешему!" В гостях Вячеслав с женою не задерживались. Звала работа. Он возглавлял в Данилове школу Песталоцци. А вот дети Покров обожали. В зимние и летние каникулы стремились в деревню. Отец обижался: "Я целыми днями на работе, не вижу вас, а когда отпуск у меня, исчезаете. Что вас там медом только кормят?" Дети извинялись, просили прощения за то, что огорчают, но всё-таки исчезали. А мёд у бабушки и дедушки видели очень редко, хотя пасека была. Его приходилось продавать на многочисленные деревенские нужды. В колхозе тридцатых годов работали за голые палочки трудодней. Добронравовы, как и все, перебивались подножным кормом.

Вот и сегодня ранним утром надергали девчонки лебеды да крапивы. Бабушка ошпарила, перемешала с отрубями, испекла. М-м-м, пальчики оближешь! В еде были неприхотливы. Дедушка – в особенности. Только однажды услышали от него: "Что-то невкусно". Тогда по ошибке достал хозяин из печи чугунок с куриным кормом: мелкая толченая картошка в "мундире", мякина, дуранда. Но сказал "невкусно" только после того, как съел это месиво... Завтракать кончали в тягостном молчании: помнили о поварешке в цепких, сухоньких руках Агнии. Тишину взрыл настойчивый стук: – Отец Николай дома? Дед вышел в сени. Пошептались с гостем. "Скоро буду!" – донеслось до навостривших ушки внучат. Николай Добронравов после закрытия церкви не служил. Но все односельчане величали его не иначе, как отец Николай, Агнию – матушкой. Они хлебосольные, гостеприимные, готовые поделиться последним, пользовались в округе величайшим уважением. На церковные обряды тогда начались запреты. Отец Николай, предугадывая гонение на священнослужителей, все-таки выполнял просьбы бывших своих прихожан.

Понимающе переглядываясь, ребятня выползала из-за стола. Дед деловито собирался. Кивнул в немом ответе Агнии. Та завыпроваживала мелочь на огород.

– Ба-а, а куда это деда?

– А вам зачем? Ступайте уж!

Советскую власть приняли они лояльно. По селу отца Николая звали красным батюшкой. Но кто знает? Кто знает... Детей, внуков берегли, а значит береглись. В доме никаких крамольных разговоров. Ни Боже ты мой! Рисковали только собой.

Внучата рассыпались по грядам. Потом ждал малинник, сено... В праздности время не проводили. Помогали старикам. Все их распоряжения выполнялись неукоснительно. В доме вели натуральное хозяйство, и все делалось своими силами. Дед пахал, сеял, плотничал. Всей семьей заготавливали сено. Бабушка себя в работе не жалела и детей, а затем и внуков, не щадила. Шестилетками поднимала раннюю рань. Но на игры – лапту, прятки, третий лишний – времени тоже хватало. И на книги, читали которые запоем. Как ни бедно жили, но дед всегда выкраивал на книги и журналы. Его библиотека хранилась в бездонном кованом зеленом сундуке. Именно этот сундук скинет под дождь первенец Добронравовых, названный по традиции тоже Николаем. Но это будет потом... Сейчас же почти все их дети с образованием. Как и мечтали безграмотная Агния и эрудит Николай.

Так воспитывал теперь внуков отец Николай. На лучших образцах классической литературы. Пятиклассницей внучка Таня учила "Евгения Онегина", "Демона". И в малиннике за сбором сочных ягод читала дедушке. Он хвалил: "Молодец! Хорошо!" Его хватало на всех. Если бабушка Агния любую работу превращала в каторгу, то дедушка Николай – в удовольствие. Он расцвечивал труд интересными рассказами, сложными задачками, сочинял дружеские экспромты на домочадцев, стихи. Он приучал вести дневники. Их тоже потом изымут. Потом.

...Вернулся дед к обеду, что в воду опущенный.

– Она в ужасном состоянии! – взволнованно делился отец Николай с женой. – Лежит в рубище на голой нетопленой печи. И смены белья никакой. Ты подбери что из лапотья, отнеси.

Через пару минут Агния, сама имеющая наискуднейший гардероб, скрылась в дверном проёме с узелком. Прихватила и колобков со стола.

...Агния была покровской. Отец её – Григорий Милославов – служил в местной церкви. Когда собрался на покой, на выданье две дочери – старшая, Паня, красавица и хохотушка, младшая, Агния, невзрачная серая мышка, но с характером – не дай Боже! Новый настоятель должен был, как заведено, взять в жены одну из дочерей отошедшего от церковных дел. Николаю Добронравову, закончившему семинарию и преподающему Закон Божий в Рыбинске, предложили здешний приход. Он приехал поглядеть. Глаз положил на Паню. Но, увы, оказалось, что приход дается за Агнией. С ней и повенчались. Разные и по характеру, и по интеллекту люди, они жили мирно, хорошо, достойно. Не было ни семейных ссор, ни склок. Они не злословили, не занимались пересудами. "Не судите, да не судимы будете", – любил говаривать отец Николай. В этом батюшка с матушкой были едины. Дети, а затем и внуки боялись властную, вспыльчивую Агнию. Проявления любви, хоть какой-то нежности, понимания от неё было не дождаться. Дочерей – гимназисток дразнили за яркую невыгоревшую полосу на подоле. Агния обшивала всю семью. Ситцевые или сатиновые платья девочкам мастерила на вырост. Они линяли. Подол отпускали. На слезы и жалобы дочерей Агния давала один ответ: "Ну, милые, прокормить вас куда ни шло, а на наряды сами зарабатывайте. Учитесь лучше и всего достигнете". К Николаю, справедливому, уравновешенному, понимающему, дети льнули. С радостями и огорчениями шли к нему, каялись в проделках, а он назначал справедливое послушание. И никогда не повышал голоса. Пожурит ласково, а так стыдно.

Нажили с Агнией трех сыновей и восемь дочерей. Недавно вон вручали матушке Орден Матери-героини. Ручку жали под хлопки односельчан.

-Да зачем? Где мне его носить-то? – опускаясь с возвышения, усмехнулась Агния.

А чем заработала, там и носи! – заржал председатель сельсовета Федька Плохов. Его ещё накажет Господь за то, что он сотворит с семьей Добронравовых. Но это потом.

Немилосердно палит полуденное солнце. Спасительной прохладой льет от стен храма. Таня с двоюродной сестрицей подле крутятся. Заглядывают в разбитые окна. Восторженно делятся увиденным.

– Гляди-ка, люстра!

– Краси-ивая. А там что такое?

– Плащаница.

Столбики пыльного солнца пронизали замкнутый храм, золотыми лужицами растеклись по паркету, скользили по нетронутой росписи.

...До революции храм в Покрове на Лунке был богатейшим. Отец Ник¬лай дружил со многими дворянами, что имели усадьбы поблизости. Те любили здешнюю церковь, богатые вклады делали, наведывались и в двухэтажный поповский дом. Помещик Сергей Дурново из Петрушина и купец Вячеслав Фомин подо-олгу засиживались. Пытались при случае напоить хозяина допьяна. Он спиртное пригубит – и больше ни-ни! Уж и в самовар коньяк подливали, но шутников разоблачали... О церковных ценностях, пропавших из храма в одну ночь конца тридцатых, до сих пор ходят легенды. Будто бы несметные эти сокровища зарыты в Покровской земельке. Искали одно время, да бесполезно... Позднее, перед войной, храм разорят. В одной церкви оборудуют молокозавод, в другой – устроят гараж для тракторов. Колокола сбросят с колокольни на винтовые лестницы.

По чудным этим ступенькам взбирались Таня с сестренкой ввысь. На самый верх. Замерев, любовались раскинувшейся панорамой. С упоением слушали воркующих голубей. Их много. И в доме деда живут эти мирные птахи.

– Смотри!!! Дедушка с Игорем по грибы пошли.

Отец Николай с внучком, оживленно переговариваясь, шагали к лесу. Вдруг старик споткнулся будто. Живо наклонился. Повертел перед глазами поднятым. В карман сунул. Девчушки на колокольне развеселились. Ну, дедушка! Вот так хозяйственность! Почти всегда возвращается домой с полезными находками. Веревочку ли найдет, гвоздик ли – все в карман. Да и грибы брал подчистую. Червивые? "Ничего, – посмеется, – не они нас съедят. Высушим". Брал всякие. И если попадались большие стаи обалдуев (валуи), то он наполнял корзину ими, так что приходилось возвращаться домой. Игорек, бывало, брал на душу грех – шел вперед "на разведку" и, обнаружив стаю обалдуев, устраивал над ней танец, а деду сообщал, что в лесу, видимо, паслось стадо.

Быстрехонько наполнилась дедова корзинка. На опушке внучок за разборку сел. Дед зверушек наблюдает, птичьим пересвистом наслаждается... Червивая куча надежно схоронена под раскидистым кусточком. Усталые и счастливые бредут грибники домой.

– Что-то полегчало, Игорек?

– Да утряслись, видно.

К вечеру ждали гостя. Из далекой гитлеровской Германии спешил к дочери Николая и Агнии – Анастасии – Эрнст. Их светлая чистая любовь приведет в дом Добронравовых смерть и несчастья. Скоро.

Они познакомились в Ярославле в небольшой уютной "Фотографии", где работала Настя. Подолгу бродили по Набережной, болтали о всем сразу и ни о чем. Казалось, знакомы они всю жизнь. И жизни не хватит наговориться.

...Подтянутый молодой человек переступил порог теплого покровского дома. С почтением склонил голову. Зардевшаяся от смущения Настя переводила. Хлебом-солью встретили любовь дочкину Николай и Агния. Эрнст приехал за Анастасией. Звал в Германию... Она металась. Она не решилась. Утром, после отъезда немца, в сенном шкафчике Агния наткнулась на странную коробку. Шоколадные конфеты! Эрнст не осмелился почему-то их преподнести. Не один день судачило село о женихе из гитлеровской Германии. Разглядывали Настины часики из чистого золота. С гравировкой "Моей Насте от Эрнста". Не прощальным был подарок. Эрнест надеялся и верил. В селе поговорили и забыли. Но не все.

В конце лютого января тридцать восьмого года за отцом Николаем пришли. Арестовали его вместе с Андреем Добрыниным, протоиереем, благочинным, служившим в соседнем приходе. Тогда-то уважаемого, справедливого, мудрого старика 74 лет заклеймили немецким шпионом, врагом народа. Заклеймили всю его семью.

И Добронравова, и Добрынина обвинили в организации контрреволюционной повстанческой группы. В конце лютого января тридцать восьмого отец Николай ушел. В никуда.

"Я бы на вашем месте публично отказался от такого отца, – услышали дочери в НКВД. – А если будете надоедать, то и вы окажетесь на его мес¬те!" Как же так? За что? Бред какой-то! Передачку и деньги приняли. Через неделю – вернули. Добронравов якобы отправлен по этапу в Сибирь. Это была ложь. Отец Николай, как узнали позже, был уже расстрелян. Добронравова и Добрынина убили, говорят, у Козьего болота. Через три недели после ареста! Родные не ведали. И заклейменными все-таки стучали в массивные двери.

С Кавказа примчался спасать отца первенец. Николай бросил службу. Военным ветврачом родине служил. В Ярославле имевший дерзость заступиться оказался за решеткой. На долгих десять лет!

Младшенький Сережка учился в то время в Ленинграде. В институтском общежитии поделился с другом: "Стариков невинных сажают! Что же это за страна такая?" Наутро "друг" донес. Сережу заключили в ленинградские "Кресты". Позже, во время блокады, его расстреляют. Заключенных нечем было кормить.

В том же 38-м арестован был и зять Агнии и Николая – Абрам Яковлевич. Его, виднейшего врача, жестоко били, пытали ... Обвиняли в распространении чумы. Покалеченным, беззубым вызволила Абрама Яковлевича из заточения жена. .

Не пострадал лишь один из сыновей отца Николая – Владимир, профессор, преподаватель военной академии. Его по какой-то причине не тронули. Но клеймо стояло. Так же, как и на всех. От них, что от прокаженных, шарахались. Тяжкое муторное время.

... В конце сороковых вернулся из заключения старший сын. Об отце и о Сергее к тому времени так никто и ничего не узнал. Вернулся незнакомцем. Приступы чудовищной необъяснимой ярости пугали родных. В день возвращения выбросил Николай под дождь сундук. Зеленый, кованый, с лучшими образцами классической литературы – под ливневый дождь.

– Что же ты делаешь, Николай?! – пытались докричаться до угрюмого незнакомца сестры. – Это ж память об отце!

Он молчал. Расшвыривал книги ... Из Германии пришло в Покров письмо. "Прошу сообщить, – писал Эрнст, – где сейчас Анастасия". Над листком белой дорогой бумаги Настя плакала. Молча.

– Напишите, что нет меня ... Не знаете, где я ... Мы и так настрадались, – выговорила наконец.

В пятьдесят шестом Агния с дочерьми предприняли очередную попытку узнать о судьбе отца Николая и Сергея. "Мне 86 лет. Я стою на краю могилы. 18 лет я провела в страшной тоске,- писала Агния в Москву товарищу Ворошилову. Я не знаю, что послужило причиной ареста моего мужа, но я прожила с ним всю жизнь и хорошо знаю, что он никогда не делал ничего преступного…"

Она умоляла, взывала к справедливости, требовала признать невиновность мужа и сына ... Через год Добронравовы узнали правду .Тогда в поповском доме собралось более тридцати родных и близких. Имевшие положение и деньги, постаревшие дети Добронравовых с семьями, как и прежде, приехали на лето в Покров. Что чувствовали они, получив весть о смерти отца Николая и Сергея, об их невиновности? Радость? Облегчение? Боль? Гнев?

"Врагов народа" Добронравовых и Добрынина реабилитировали. Убили, искалечили, заклеймили, а через два десятка лет снисходительно признали – "Невиновны". Ничего ж себе ошибочка! Посоветовали подать в суд за клевету на бывшего председателя сельсовета Федьку Плохова. Но к тому времени свершился уже суд Божий. Клеветника разбил паралич. Недвижим лежал. Что двигало Плоховым? Что сейчас движет плоховыми? Иль извелись они?! Не-ет, живучи! В них черная зависть, желание прогнуться, убедить власть в своей исключительной преданности. Хотя преданность-то эта на час. Да и та лжива. В них обычное холуйство, когда что требуется, то с расторопностью и подается. У них рабская сущность, когда даже любят то, что любит хозяин.

Омерзительны творящие зло и явное, и тайное. Но гнилью тянет и от тех, кто судил и судит опрометчиво, считает, что ему "все дозволено" и что только он вправе устанавливать истину. Каждый из нас ежесекундно стоит перед выбором и сам решает, что предпочесть. И каждый, а не система – в ответе! Мы имеем, что заслуживаем. Система невиновна. Мы с федьками плоховыми любую систему похороним в козьем болоте. А может, я и не права. "Не судите", – любил повторять отец Николай. Не буду.

Добронравовы, Добрынин и Плохов – переплетение судеб, полюсность жизненных позиций и даже фамилий. Добро и зло – извечная борьба. Чья ж победа? Человек жив, пока помнят его. К памятному кресту, что установлен отцу Николаю у церкви в Покрове, идут люди. Несут цветы. А Федьку если и вспомнит кто, то недобрым словом. И сплюнет.

Живо дело отца Николая. Открыт и преображается храм в Покрове. Праправнук его – Николай Добронравов закончил в этом году Санкт-Петербургское духовное училище. Получил рекомендацию в духовную академию. Он посвятил себя служению Богу, церкви, людям.

Фото из семейного архива и автора.

P.S. Благодарю Т. В. Горностаеву и Т. М. Макарову, директора музея г. Данилова, за огромнейшую помощь в подготовке материала.